Камрад
|
Пекторалис сконфузился; он должен был чувствовать, что в этих словах
для него заключается роковая правда, - и холодный ужас объял его сердце, и
вместе с тем вошел в него сатана, - он вошел в него вместе с блином,
который подал ему дьякон Савва, сказавши:
"На тебе блин и ешь да молчи, а то ты, я вижу, и есть против нас не
можешь".
"Отчего же это не могу?" - отвечал Пекторалис.
"Да вон видишь, как ты его мнешь, да режешь, да жустеришь".
"Что это значит "жустеришь"?
"А ишь вот жуешь да с боку на бок за щеками переваливаешь".
"Так и жевать нельзя?"
"Да зачем его жевать, блин что хлопочек: сам лезет; ты вон гляди, как
их отец Флавиан кушает, видишь? Что? И смотреть-то небось так хорошо! Вот
возьми его за краечки, обмокни хорошенько в сметанку, а потом сверни
конвертиком, да как есть, целенький, толкни его языком и спусти вниз, в
свое место".
"Этак нездорово".
"Еще что соври: разве ты больше всех, что ли, знаешь? Ведь тебе, брат,
больше отца Флавиана блинов не съесть".
"Съем", - резко ответил Пекторалис.
"Ну, пожалуйста, не хвастай".
"Съем!"
"Эй, не хвастай! Одну беду сбыл, не спеши на другую".
"Съем, съем, съем", - затвердил Гуго.
И они заспорили, - и как спор их тут же мог быть и решен, то ко
всеобщему удовольствию тут же началось и состязание.
Сам отец Флавиан в этом споре не участвовал: он его просто слушал да
кушал; но Пекторалису этот турнир был не под силу. Отец Флавиан спускал
конвертиками один блин за другим, и горя ему не было; а Гуго то краснел,
то бледнел и все-таки не мог с отцом Флавианом сравняться. А свидетели
сидели, смотрели да подогревали его азарт и приводили дело в такое
положение, что Пекторалису давно лучше бы схватить в охапку кушак да шапку
(*28); но он, видно, не знал, что "бежка не хвалят, а с ним хорошо". Он
все ел и ел до тех пор, пока вдруг сунулся вниз под стол и захрапел.
Дьякон Савва нагнулся за ним и тянет его назад.
"Не притворяйся-ка, - говорит, - братец, не притворяйся, а вставай да
ешь, пока отец Флавиан кушает".
Но Гуго не вставал. Полезли его поднимать, а он и не шевелится. Дьякон,
первый убедясь в том, что немец уже не притворяется, громко хлопнул себя
по ляжкам и вскричал:
"Скажите на милость, знал, надо как здорово есть, а умер!"
"Неужли помер?" - вскричали все в один голос.
А отец Флавиан перекрестился, вздохнул и, прошептав "с нами бог",
подвинул к себе новую кучку горячих блинков. Итак, самую чуточку пережил
Пекторалис Сафроныча и умер бог весть в какой недостойной его ума и
характера обстановке.
Схоронили его очень наскоро на церковный счет и, разумеется, без
поминок. Из нас, прежних его сослуживцев, никто об этом и не знал. И я-то,
слуга ваш покорный, узнал об этом совершенно случайно: въезжаю я в день
его похорон в город, в самую первую и зато самую страшную снеговую
завируху, - как вдруг в узеньком переулочке мне встречу покойник, и отец
Флавиан ползет в треухе и поет: "святый боже", а у меня в сугробе хлоп, и
оборвалась завертка (*29). Вылез я из саней и начинаю помогать кучеру, но
дело у нас не спорится, а между тем из одних дрянных воротишек выскочила в
шушуне баба, а насупротив из других таких же ворот другая - и начинают
перекрикиваться:
"Кого, мать, это хоронят?"
А другая отвечает:
"И-и, родная, и выходить не стоило: немца поволокли".
"Какого немца?"
"А что блином-то вчера подавился".
"А хоронит-то его отец Флавиан?"
"Он, родная, он, наш голубчик: отец Флавиан".
"Ну, так дай бог ему здоровья!"
----------------------------------------------------
Лесков, "Железная воля"
В общем, что русскому хорошо - то немцу смерть.
|